Дача и книга.

[reach-for-the-light]

Вчера вечером уехала на дачу. Планировалось остаться там до завтрашнего вечера, но на это меня не хватило. Мама сидит на природе и спокойно читает книгу, а я как заведённая игрушка от всех жужжаний шарахаюсь, гоняюсь за всеми мухами с громкими криками "Shi-ne" и чешу обкусанные комарами лапки. Что поделаешь?

Сегодня полдня провалялась, читая книгу Филипа Пулмана "Северное Сияние" - трилогия, но пока взялась за первую. И почти прочитала, осталось две главы. Честно говоря, самой себе и факту поверить не могла, но эта книга вызвала у меня слёзы. Причем не просто слезы, которые смахнешь рукой, я плакала, и успокоиться не могла. Не знаю, может, прониклась так в текст, так сильно вошла в роль героини Лиры. Не знаю, но уверена, что это единственная книга (а фанфики не в счет), что заставила меня так растрогаться. И я пишу растрогавший отрывок сюда. Зачем? Не знаю...



Может, когда-нибудь мне в руки попадёт

Алетиометр и даст мне ответ на этот вопрос.



Пысы: Закончен!



-Вон деревня.

Внизу, под бугристым склоном стояла группа деревянных домов, а за ней широкое и совершенно Плоское снежное пространство – Лира решила, что это замёрзшее озеро. И не ошиблась: на краю его виднелась деревянная пристань. Дотуда было минут пять ходьбы.

-Что ты хочешь делать? – спросил медведь.

Лира сползла с его спины, и оказалось, что стоять ей трудно. Лицо онемело от холода, ноги подгибались, но она держалась за его мез и топала ногами, пока они не окрепли.

-В деревне – то ли ребёнок, то ли призрак, то ли кто ещё, - сказала она, - а может, где-то рядом, не знаю пока. Хочу пойти туда, найти его и привезти к лорду Фаа. И других, если сможем. Я думала, это призрак, но алетиометр показывает что-то не понятное.

-Если он в деревне, - сказал медведь, - то не на открытом воздухе.

-Не думаю, что он мёртвый… - сказала Лира, но уверенности у неё не было.

Алетиометр намекал на что-то противоестественное и жуткое. Но кто она? Дочь лорда Азриэла. И кто под началом? Могучий медведь. Разве можно показывать свой страх?

-Пойдём посмотрим, - сказала она.

Она снова взобралась ему на спину, и он пустился вниз по ухабистому склону, теперь уже неторопливым шагом. Деревенские собаки услышали или почуяли их и подняли страшный вой, а северные олени нервно забегали по своему загону, с треском сталкиваясь рогами. В неподвижном воздухе всякий звук разносился далеко.

Когда они подошли к первым домам, Лира стала озираться, но было уже темно, потому что Аврора почти погасла, а луна ещё и не собиралась вставать. Там и сям под заснеженными крышами мерцали огоньки, Лире казалось, что она различает за окнами бледные лица, и она представляла себе, как они изумляются при виде девочки верхом на огромном белом медведе.

Посреди деревеньки, рядом с пристанью было открытое место, там под толстым слоем снега лежали вытащенные на берег лодки. Собаки брехали оглушительно, и, только Лира подумала, что они, наверное, всех перебудили, как открылась дверь, и вышел человек с винтовкой. Его деймон - росомаха вскочил на поленницу возле двери, разбросав снег.

Лира сразу слезла и встала между человеком и Йореком Бирнисоном, помня, что отсоветовала медведю надевать броню.

Человек произнес что-то не понятное. Йорек Бирнисон ответил на том же языке, и у человека вырвался тихий испуганный стон.

-Он думает, что мы дьяволы, - объяснил Йорек. – Что ему сказать?

-Скажи, что мы не дьяволы, но у нас есть друзья из дьяволов. Мы ищем… просто ребёнка. Чужого ребёнка. Скажи ему.

Как только медведь перевёл, человек показал рукой куда-то направо и быстро заговорил. Йорек Бирнисон сказал:

-Спрашивает, хотим ли мы забрать ребёнка. Они его бояться. Они хотели его прогнать, но он возвращается.

-Скажи, что мы его забёрём, но они очень плохо с ним поступили. Где он?

Человек объяснил, испуганно жестикулируя. Лира опасалась, что он по ошибке выстрелит, но, едва договорив, он сразу нырнул в дом и захлопнул дверь. Во всех окнах появились лица.

-Где ребёнок? – спросила она.

-В рыбном сарае, - сказал медведь и пошёл к пристани.

Лира последовала за ним. Она ужасно нервничала. Медведь направлялся к узкому деревянному сараю, он поднимал голову, принюхивался, а, подойдя к двери, остановился и сказал:

-Тут.

Сердце у Лиры билось так быстро, что она едва дышала. Она подняла руку, чтобы постучать, но, сообразив, что это нелепо, набрала в грудь воздуху и хотела крикнуть – только не знала что. И как же стало темно! Надо было взять фонарь...

Однако выбора не было, да и не хотелось ей, чтобы медведь заметил её страх. Он тогда сказал, что справиться со страхом: вот и ей так надо. Она подняла ремешок из оленьей кожи, удерживающий щеколду, и изо всех сил потянула примёрзшую дверь. Дверь крякнула и приоткрылась. Лире пришлось отгрести ногой снег, заваливший низ двери, и только тогда её удалось открыть, как следует. От Пантелеймона толку не было – испуганно попискивая, он бегал взад и вперёд в виду горностая, белая тень на белом снегу.

-Пан, умоляю тебя! Сделайся летучей мышью. Поди, посмотри вместо меня...

Но он не желал – и говорить не желал. Таким она видела его только раз, в крипте Иордана, когда они с Роджером переложили монеты с деймонами не в те черепа. Сейчас он был напуган ещё больше её. Что же до Йорека Бирнисона, то он лежал на снегу и молча наблюдал.

-Выходи, - сказала Лира настолько громко, насколько хватило смелости. – Выходи!

В ответ не звука. Она приоткрыла дверь чуть шире, а Пантелеймон – кот вспрыгнул ей на руки и толкал, толкал её лапами, приговаривая:

-Уходи! Не стой здесь! Ну, Лира, уходи же! Назад!

Стараясь удержать его, она заметила, что Йорек Бирнисон встал, а потом увидела спешившего к ним из деревни человека с фонарём. Приблизившись, он заговорил и поднял фонарь, чтобы осветить себя: старик с широким морщинистым лицом и почти утонувшими среди морщин глазами. Деймон его был песцом.

Он заговорил, и Йорек Бирнисон перевёл:

-По его словам, здесь не один такой ребёнок. В лесу он видел других. Иногда они умирают быстро, иногда не умирают. Этот, он думает, оказался крепким. Но лучше бы уж умер.

-Cпроси, не одолжит ли он фонарь, - сказала Лира.

Медведь перевёл, и человек, энергично закивав, сразу отдал фонарь. Лира поняла, что он для того и пришёл сюда, и поблагодарила его, а он опять закивал и отступил назад, подальше от неё, от сарая и о медведя.

Лира вдруг подумала: «А что, если этот ребёнок – Роджер?» И взмолилась про себя, чтобы это был не он. Пантелеймон – опять горностай – прильнул к ней, вцепившись коготками в её анорак.

Она высоко подняла фонарь, шагнула в сарай и тут увидела, чем занимается жертвенный Совет и какую жертву должны приносить дети.

Съёжившись у деревянной решётки, где рядами висели потрошёные рыбины, твёрдые как доски, сидел маленький мальчик. Он прижимал к себе рыбину, как Лира прижимала Пантелеймона – обеими руками, крепко, к сердцу: но только это у него и было – сухая рыбина вместо деймона. Жрецы отрезали его. Это была сепарация, и это был повреждённый ребёнок.



Лиру затошнило, и первым её побуждением было повернуться и убежать. Человек без деймона был всё равно, что человек без лица или со вскрытой грудной клеткой и вырванным сердцем – чем-то противоестественным и страшным, чем-то из мира ночной жути, а не мира осязаемой яви.

Они прижимала к себе Пантелеймона, голова её кружилась, к горлу подкатывала тошнота, и, как ни холодна было ночь, всё тело её покрылось липким потом, который был её холоднее.

-Крысолов, - сказал мальчик. – Ты принесла мне Крысолова?

Лира поняла, о ком он говорит.

-Нет, - произнесла она слабым испуганным голосом. – Как тебя зовут?

-Тони Макариос. Где Крысолов?

-Я не знаю… - начала она и несколько раз сглотнула, чтобы прогнать тошноту. – Жрецы… - Но договорить она не смогла. Ей пришлось выйти из сарая и сесть на снег.

Ей хотелось побыть одной, хотя, конечно, она была не одна, она никогда не бывала одна, всегда с ней был Пантелеймон. Ох, быть отрезанным от него, разлучиться с ним, как разлучили этого мальчика с его крысоловом! Ничего не может быть страшнее! Она зарыдала, и Пантелеймон заскулил вместе с ней от тоски и невыносимой жалости к искалеченному ребенку.

Потом она встала.

-Пойдём, - позвала она дрожащим голосом. – Пойдём Тони. Мы заберём тебя в безопасное место.

В сарае послышалось движение, и мальчик появился в дверях, по-прежнему прижимая к груди вяленую рыбку. Он был тепло одет – в толстый стёганый анорак из угольного шёлка и меховые сапоги, но выглядело это всё поношенным и было ему не по росту. При рассеянном свете почти угасшей Авроры и на белом снегу он выглядел ещё более потерянным и несчастным, чем там, в сарае, при фонаре, когда сидел под сушилкой.

Старик, который принёс фонарь, отступил на несколько шагов и что-то сказал. Йорек Бирнисон объяснил:

-Говорит, вы должны заплатить за рыбу. Лире хотелось сказать медведю, чтобы он убил его, но вместо этого она сказала:

-Мы забираем от них ребёнка. Могут отдать за это одну рыбину.

Медведь перевёл её слова. Человек заворчал, но не стал спорить. Лира поставила его фонарь на снег, взяла за руку несчастного мальчика и повела к медведю. Тони Макариос шёл беспомощно, не проявляя ни удивления, ни страха перед огромным белым зверем, и, когда Лира помогла ему влезть на спину к Йореку, только одно сказал:

-Я не знаю, где мой Крысолов.

-И мы не знаем, Тони, - сказала она, - Но мы…

мы накажем Жрецов. Обещаю, накажем. Йорек, ничего если я тоже влезу?

-Моя броня потяжелее детей, - сказал он.

Она уселась позади Тони и заставила его взяться за длинный жёсткий мех, а Пантелеймон, тёплый и жалостливый, угнездился в её капюшоне. Лира знала, что Пантелеймону хочется подползти к маленькому сиротливому ребёнку, лизнуть его, согреть, приласкать, как приласкал бы его собственный деймон; но на это наложен великий запрет.

Они проехали через деревню к склону; провожая глазами изувеченного ребёнка, увозимого девочкой и большим белым медведем, жители не могли скрыть своего ужаса и облегчения.

В сердце Лиры сочувствие боролось с отвращением, и сочувствие победило. Она бережно обняла тощую маленькую фигурку. Стало темно, мороз усилился – обратный путь показался более трудным, но время почему-то прошло быстрее. Йорек Бирнисон был неутолим, а Лира приноровилась к верховой езде и уже не боялась упасть. Маленькое тело в её руках как будто ничего не весило, и удерживать его было бы совсем легко, если бы не его вялость: мальчик сидел неподвижно, никак не старался удержать равновесие на колышущейся спине, так что работа Лире досталась не такая уж лёгкая.

Время от времени повреждённый мальчик начинал разговаривать

-Что ты сказал? – спрашивала Лира.

-Я говорю, он узнает, где я?

-Да, он узнает, он найдёт тебя, а мы найдём его. Держись крепче Тони. Осталось недолго...

Медведь не сбавлял хода. Лира и не представляла себе, насколько она утомлена, пока не нагнали цыган. Нагнали их во время стоянки – надо было дать отдых собакам, - и Лира увидела сразу всех: и Фардера Корама, и лорда Фаа, и Ли Скорсби. Все бросились помочь ей и замерли на месте, увидев, кого она привезла. Лира так окоченела, что не могла даже разжать руки, обнимавшие мальчика, и Джону Фаа пришлось самому осторожно развести их и спустить Лиру на снег.

-Боже милостивый, что это? – сказал он. – Лира, детка, что ты нашла?

-Его зовут Тони, - пролепетала она, едва шевеля онемелыми губами. – Они отрезали его деймона. Вот чем занимаются жрецы.

От страха мужчины не двигались с места; но, к удивлению усталой Лиры, их пристыдил медведь:

-Позор вам! Подумайте, что сделал этот ребенок! Может, у вас и не больше смелости, но постеснялись бы это показывать.

-Ты прав, Йорек Бирнисон, - сказал Джон Фаа и скомандовал: - Подбросьте в костёр и согрейте супу для ребёнка. Для обоих. Фардер Корам, у тебя поставлен навес?

-Поставлен Джон. Принесите её, мы её отогреем...

-И маленького мальчика, сказал кто-то ещё. – Может, поест и согреется, хотя и…



Тот мальчик умер, сжимая в руках рыбину как своего деймона. Вот этот отрывок очень сильно на меня подействовал. И мне этого мальчика безумно жалко.